Игумен Сергий (Рыбко). Духовная жизнь начинается с покаяния.

Глава 8. Праведником живет земля. Воспоминания о старце архимандрите Серафиме (Тяпочкине)

«Как Вы скажете, так я и поступлю»

— В настоящее время в Белгородской епархии готовится канонизация архимандрита Серафима (Тяпочкина). Отец Сергий, не могли бы Вы рассказать о знакомстве с этим старцем? Как Вы попали к нему?

— По Промыслу Божию, в Православную Церковь меня привели духовные чада отца Серафима. Мне было 19 лет. И первые мои шаги были сделаны именно под руководством духовных чад батюшки. Сейчас они уже священники, служат в Москве. Это отец Константин Скроботов, отец Алексий Семкин и другие. С их помощью я и попал впервые в Ракитное.

Но тогда батюшка был болен, встретиться с ним не удалось. Когда я приехал во второй раз, встреча состоялась.

Отец Серафим спросил: «Ну, какой у Вас вопрос, чего Вы хотите?» Я много слышал о нем и относился к нему с благоговением и полной верой, на какую только был способен в то время, поскольку в храм ходил всего несколько месяцев. И я сказал: «Батюшка, как Вы скажете, так я и поступлю. Куда Вы меня отсюда пошлете, туда я и поеду. Я ищу себе духовного отца, и если Вы мне укажете человека, к которому я могу обратиться за духовным окормлением, то я пойду к нему немедленно».

Он помолчал, посмотрел на меня и сказал: «А можно я Вас сам возьму?» Я был просто потрясен, так как сам никогда бы не дерзнул проситься к батюшке в духовные чада. Жизнь моя только начиналась; я не ожидал, что великий старец, святой человек может удостоить меня общения с собой, и сказал: «Батюшка, я Вам благодарен, я так рад. Что же теперь делать?» «Приезжайте, пожалуйста, хотя бы раз в пост, для исповеди и Причащения».

Я не нашел, что еще спросить, потому что совершенно не ожидал такого поворота событий. Вскоре мы с друзьями уехали в Москву. Прошло время, у меня накопились вопросы, и я начал регулярно приезжать в Ракитное. Тогда я был псаломщиком в одном из подмосковных храмов, но ездить к батюшке удавалось достаточно часто, примерно раз в полтора месяца. Настоятель мой меня всегда к нему отпускал, и в этом тоже была особенная милость Божия.

Я жил в Ракитном по неделе. Как правило, сразу попасть к отцу Серафиму не получалось. Он то болел, то был занят. Батюшка свыше двадцати лет просидел в сталинских лагерях и ссылках, поэтому у него было очень больное сердце, порой даже приходилось вызывать «скорую помощь». К отцу Серафиму стремились люди со всей России; особенно часто приезжало духовенство на исповедь. Он был духовником Курско-Белгородской епархии (тогда это была одна епархия), но к нему ехали священники и из Сумской, и из Харьковской епархий, и из Москвы, и братия Троице-Сергиевой Лавры; достаточно часто у него бывали архимандрит Феодор, архимандрит Алипий (он сейчас возглавляет Издательский отдел в Лавре), иноки из Почаева и многие другие.

Приезжали к отцу Серафиму и Владыки. Например, митрополит Рижский Леонид. До этого он был правящим архиереем Курско-Белгородской епархии и сохранил с батюшкой духовную связь, переписывался с ним, а батюшка посылал к нему многих для рукоположения. Поэтому в Рижской епархии было много рукоположенных из духовных чад батюшки. Посещали о. Серафима и инокини из Рижской Спасо-Преображенской пустыньки. Владыка Курский Никон, в дни моих приездов бывший уже на покое и тоже сохранявший связь с батюшкой, Владыка Хризостом,— все они очень уважали отца Серафима. Многие архиереи присылали ему поздравительные телеграммы. Знал его и Святейший Патриарх Пимен, который, насколько мне известно, как-то спрашивал у батюшки совета.

Отец Серафим прежде всего принимал духовенство, считая, что миряне могут подождать, поэтому ждать приходилось долго. Батюшка принимал в день несколько человек, а в те дни, когда шла служба, он либо вообще не мог никого принять, либо — трех-четырех человек, не больше.

— Отец Сергий, а что известно о жизни батюшки Серафима?

— Родился батюшка еще во времена православной Руси, в начале века. Вообще тогда, особенно в русской глубинке, было так: те, кто хотел, ходили в храм, а кто не хотел — думали о революции. Родители о. Серафима, Александр и Александра, были простые и очень благочестивые люди. Поэтому и батюшка был воспитан в благочестии и православной вере. Первые семена Слова Божия он воспринял от своих родителей.

Потом батюшка поступил в Московскую духовную семинарию. В 1919 году он ее окончил и сдал экзамены в Духовную Академию, но учиться там ему не пришлось, поскольку Академия как раз в этом году была закрыта. Батюшка вынужден был уйти псаломщиком на приход и пробыл там несколько лет.

Вспоминаю один рассказ, который услышал от о. Серафима как-то во время трапезы. «Вы знаете,— говорил он,— какая была раньше жизнь. Батюшка служит в алтаре, а псаломщик один на клиросе. И вот псаломщик спел Херувимскую, а батюшка из алтаря со слезами говорит: “Повтори, пожалуйста”». Чувствовалось, что отец Серафим привел этот случай из своей жизни, настолько проникновенно он рассказывал. Ведь когда человек совершает богослужение благоговейно, это передается всем. И по этому рассказу видно, что уже тогда батюшка Серафим, несмотря на молодость, был действительно сильным молитвенником.

Затем батюшка женился и принял священный сан.

Наступали тридцатые годы, годы гонений. Как ревностный пастырь и проповедник православного учения, батюшка недолго пробыл на свободе. Обновленцы того времени, предшественники нынешних обновленцев, вступили в союз с советской властью и начали преследовать православных. За борьбу с обновленчеством батюшка и получил свой первый срок — пять лет.

Вообще он говорил, что тогда они очень много боролись и страдали за Православие — от непоминающих, от расколов, таких, как иосифлянский и григорианский. Он не признавал это истинной Церковью. А когда я спросил у него, как относиться к Русской Зарубежной Церкви, наследнице раскола митрополита Иосифа, он ответил: «Русская Зарубежная Церковь есть несомненно раскол, и никакого литургического общения с ней быть не может». Тогда я поинтересовался: «А как относиться к митрополиту Антонию (Храповицкому) и к его богословию?» — а батюшка в свое время у него учился: митрополит Антоний иногда бывал в семинарии, и батюшка слушал его лекции. Так вот, отец Серафим сказал: «Митрополит Антоний — это светило русской богословской науки». И на вопрос: «Можно ли поминать карловчан?» — он отвечал так: «Я думаю, что поминать их можно, потому что Бог разберется, кто был прав». Тогда, в тридцатые годы, была очень сложная ситуация, русские люди уезжали в эмиграцию. Сейчас все стало понятно, а в то время чт€о было делать русскому человеку, который оказался в Америке или Европе, где Русской Православной Церкви Московского Патриархата не было, а были только зарубежные епископы? Вот поэтому о. Серафим считал, что поминать карловчан за упокой можно — именно за упокой. Вообще же он непримиримо относился ко всем видам раскола.

Известен такой случай из жизни батюшки в лагерях. Батюшку с каким-то поручением послали в другой лагерь: ему доверяли, священникам вообще доверяли. И батюшка заблудился в тайге. А была зима. Он понимал, что если останется сейчас, зимой, здесь, в лесу, то просто замерзнет, погибнет. Он до вечера пытался найти дорогу, уже стало темнеть. Тогда он, преклонив колена, встал на молитву и долго молился. И, подняв глаза, увидел, что среди чащи сияют какие-то огни. Он пошел на эти огни и вышел к тому лагерю, в который был послан.

Батюшка признавал это несомненным чудом Божиим, он рассказывал этот случай неоднократно, приводил его как пример того, что Господь помогает Своим рабам, находящимся где-то по делам послушания или терпящих страдания за Него.

Когда батюшка отбыл очередной срок и пришел за получением паспорта, следователь задал ему вопрос: «Гражданин Тяпочкин, а что Вы собираетесь делать дальше?» «Господу служить»,— был ответ. После этого он получил новый срок, так и не выйдя на свободу, с покорностью и смирением приняв новое испытание.

Потом, когда со смертью Сталина закончились гонения на Церковь, люди стали выходить из лагерей. Но впереди были хрущевские гонения. В это время батюшка служил в Днепропетровской епархии (ранее он служил в Куйбышевской).

В конце 50-х годов умерла его матушка. Батюшка — тогда протоиерей Димитрий Тяпочкин — написал правящему архиерею прошение о постриге, в котором указал, что в монашестве хотел бы принять имя преподобного Серафима, так как от юности очень почитал этого святого. Прошение было исполнено, и с тех пор иеромонах Серафим служил в различных приходах Днепропетровской епархии. Архиерей, очень уважавший его, предлагал ему служить в соборе, но батюшка отказался и попросился на какой-нибудь уединенный приход, чтобы просто быть в тишине, сохранить молитвенный дух.

Позже батюшка был назначен духовником Курско-Белгородской епархии. В последние годы он служил в селе Ракитное, жил при храме, там и скончался на второй день Пасхи 1982 года.

В четырех километрах от Ракитного служил схиархимандрит Григорий. Отец Серафим ездил к нему на исповедь, так как считал его своим духовником, или просто отдохнуть, поскольку в Ракитном было много народу, и как только батюшка выходил на улицу, его тут же обступали люди с разными просьбами. Вообще эти два подвижника были очень дружны между собой. Недавно в Москве вышла брошюра об отце Григории, а в Белгородской епархии — большая, полная книга об этом подвижнике нашего времени.

— Я была у отца Серафима (Тяпочкина), по милости Божией, и его молитвами Господь дал мне квартиру. Как поминать его?

— Пока его надо поминать за упокой, поскольку отец Серафим еще не канонизирован. Когда будет канонизирован, тогда будем ему молиться.

Батюшка — это сама любовь

— Что Вам еще особенно запомнилось из встреч с отцом Серафимом? Как вообще проходили ваши встречи?

— Прежде всего, конечно, запомнился облик самого старца. Понимаете, это земной Ангел, небесный человек. Мы часто слышим это церковное песнопение, но рядом с отцом Серафимом оно как бы оживало. Действительно, он был воплощенная любовь, удивительное, чудное смирение: от батюшки исходило что-то такое, что не могло не коснуться сердца.

Помню, он встанет,— а он был низенький, сгорбленный, старенький,— возьмет меня за руки, положит свои руки на мои локти, и смотрит, и говорит. Кажется: сейчас батюшка упадет — он еле живой, еле стоит,— но нет, батюшка не падает, батюшка говорит. И это так подкрепляет, видно, что батюшка — сама любовь, настолько он любит нас.

Службы в храме были не каждый день, а только в воскресные дни и в дни полиелейных праздников — вообще достаточно часто, не менее трех-четырех раз в неделю. А в другое время по утрам батюшка вычитывал службу у себя в келье: собирались священники, которые приезжали к нему, и служили полунощницу, утреню, часы и обедницу. По милости Божией, батюшка благословил мне бывать на этих службах, причем это тоже произошло очень интересно.

Многие батюшкины духовные чада купили в Ракитном дома и трудились там в колхозе; у них и останавливались паломники: батюшка так благословлял, никто никогда не был оставлен на улице. Во дворе храма лежали дрова, некоторые делали кельи и жили прямо в них, кто-то жил в подвале. Но долго при храме жить было нельзя, потому что периодически появлялась милиция и требовала, чтобы люди ушли, поэтому они селились у батюшкиных духовных чад.

Особенным странноприимством отличался батюшкин псаломщик Т. (сейчас игумен, служащий в Прибалтике). Он работал в колхозе, потому что никто из трудившихся при храме зарплату не получал: все работали где-то еще. Батюшка благословил мне остановиться у него.

Утром все, чающие движения воды (Ин. 5, 3), т. е. все батюшкины чада, живущие в Ракитном, и все паломники, приходили на благословение, а потом расходились на разные послушания, а кто-то — просто молиться и ждать, когда батюшка их примет. А батюшка собирал духовенство, и начиналась служба. Я, конечно, очень хотел остаться с батюшкой молиться, просто смотреть на батюшку — этого уже было достаточно, ибо все менялось внутри тебя.

И вот как-то раз я одним из последних подошел под благословение, но своего горячего желания остаться не решился высказать. Батюшка меня благословил, взял за руку и, пожав ее, продолжал держать в своей руке. И у меня возникло такое чувство, что надо стоять на месте; все выходят, а я почему-то не могу выйти, я почему-то стою и стою.

Все вышли, началась служба у батюшки в келейке, а я все стою в коридорчике. Когда уже дошли до шестопсалмия, я решился пробраться и встать среди батюшек. Потом мне дали что-то почитать. И так я стал ходить к батюшке на службу: решил, что он меня благословил — и буду теперь ходить. И меня не выгоняли, даже его суровая келейница — мать Иоасафа — меня не трогала. Потом после такой службы была трапеза у батюшки.

Кстати, батюшка очень хорошо и вкусно всех угощал, а сам почти ничего не ел. Перед ним стояла тарелка, он там ложкой поболтает, съест две ложки, а потом говорит: «Чаю». Приносят ему чай, и он с какой-нибудь мармеладинкой этот чай пьет. А сам всех угощает, говорит: «Отец (имярек), что-то вы мало кушаете, пожалуйста, побольше». И чего там только не было у него.

За трапезой всегда бывали беседы, батюшка обычно спрашивал о новостях, потому что приезжали к нему с разных приходов, со всех концов России и рассказывали очень интересные вещи. Ведь тогда ни радио «Радонеж», ни церковных газет не было, а «Журнал Московской патриархии» был слишком официальным изданием, и, конечно, многого там нельзя было написать, поэтому вести о чудесах, об обретении мощей и т. п. больше передавались из уст в уста.

Несколько раз я пытался задать вопросы, касающиеся духовной жизни. Я начинаю спрашивать, а о. Серафим говорит: «Молчите, Георгий» (меня тогда Георгием звали). И я решил больше слушать то, что там говорят.

Еще помню такую удивительную вещь, свидетельствующую о батюшкиной любви. Однажды у него в келейке шла служба, а за окном ходил народ, который к батюшке не мог попасть. И вот, я смотрю: батюшка взял крест — там лежали Евангелие и крест,— оглянулся, убедился, что его никто не видит, и с такой любовью благословил народ за окном! Чувствовалось, что батюшка хочет к этим людям выйти, а немощь старческая не позволяет. Такая в этом поступке была любовь!

Распорядок жизни в Ракитном был следующий: всенощное бдение обычно начиналось в 16 часов и продолжалось примерно до 20 часов вечера; оно шло всегда по полному уставу, то есть всегда вычитывались все кафизмы, очень благоговейно читался канон, лития совершалась неспешно. На Пасху пели очень медленно, спокойно, не в московской манере, а протяжно — так пели Пасхальный канон у батюшки всю Светлую седмицу. А утром совершалась Литургия, примерно с 7 утра начинались утренние молитвы, полунощница, потом прочитывалось правило ко Причащению, потом — часы, а перед часами — общая исповедь, затем приходил отец Григорий, он был инвалид, и начинал исповедовать.

В то время, когда я ездил в Ракитное, в храме было трое священников: сам батюшка, отец Григорий (в качестве требного) и отец Леонид (сейчас игумен Серафим, служит в Белгороде). Он был самый молодой, а потому совершал проскомидию и в основном всегда служил. Батюшка даже не мог стоять перед Престолом, большую часть Литургии он сидел, вставал только на чтение Евангелия, Херувимскую и Евхаристический канон. Отец Григорий в это время исповедовал, потом приходил, как правило, и тоже совершал Литургию или просто причащался.

Если всенощной с вечера не было, то утреня начиналась в 6–7 часов утра, потом — часы, исповедь, Литургия. Исповедь была обязательна, и почти все присутствующие в храме причащались. Служба заканчивалась в 13 или 14 часов, не раньше, потом обязательно совершался молебен, чаще всего водосвятный и с акафистом: читался либо акафист празднику или празднуемому святому, либо акафист святителю Николаю: храм был Никольский, и батюшка Серафим очень почитал святителя Николая, Мирликийского чудотворца. После молебна с акафистом — а было уже прибли-

зительно 15 часов — еще совершалась панихида. Панихиду обычно совершал дьякон отец Иоанн (впоследствии он принял монашество, живет в Ракитном; удивительный, смиренный человек). Освобождались все около 16 часов, не раньше, шли на трапезу. К этому времени, конечно, уже еле стоишь, ноги подкашиваются, а на душе так мирно, такая радость, все поет. На таких службах я воспитан, поэтому уже не воспринимаю службу сокращенную, которая идет полтора часа.

Когда службы не было, с восьми утра у батюшки собирались священники, совершалось правило — часов до двенадцати. Потом сразу была трапеза, на которой присутствовало духовенство и староста (она, кстати, тоже приняла монашество с именем Серафима), батюшка иногда также приглашал своих почетных гостей и духовных чад, с которыми уже давно общался. Потом он немного отдыхал и начинал принимать людей. Принимал с большими перерывами, потому что здоровье было слабое. Вечером в 18 часов у него совершалась вечерня, опять-таки для духовенства. Потом он уже никого не принимал.

Когда была служба, батюшка приходил обычно к часам. Если была утреня, он мог прийти и к началу ее, и к середине, как ему позволяла немощь.

Порой утреню служили в храме, а батюшке, когда он был особенно немощен, ее вычитывал келейник. Но к Литургии батюшка приходил всегда. Если он не приходил на Литургию, это был особый случай, это означало, что он слишком болен.

А когда он шел в храм, к нему все подходили под благословение. Идет старец и с такой любовью, с таким смирением всех благословляет, причем идет еле-еле, вследствие своей старческой немощи, его окружают любящие духовные чада… Это удивительная картина. И ничего искусственного, никакой игры в этом не было, просто его действительно любили — больше жизни любили.

В храме к нему можно было обратиться с каким-нибудь вопросом. Можно было прийти в алтарь и что-то у него спросить, я иногда этим пользовался. Но однажды батюшка мне сказал, что на службе говорить не будет, хотя потом все-таки смягчился. Можно было что-то спросить на Литургии во время запричастного, а также на утрени — на кафизмах и на каноне; тогда можно было и исповедаться.

Совершенно удивительны были проповеди батюшки, больше я нигде такого не видел. О чем-то подобном я читал только в жизнеописаниях отца Иоанна Кронштадтского. Выходит батюшка после Евангелия, опирается на аналойчик и начинает говорить проповедь. Проповедь очень простая, обычно либо на тему евангельского чтения, либо о святом, чья память праздновалась в тот день. Но после нескольких фраз батюшка начинает чуть-чуть всхлипывать, чувствуется, что он говорит от сердца и переживает все те события, о которых говорит. Потом начинает всхлипывать народ в храме.

Я думаю: «Ну это бабушки, старушки, они пускай плачут,— а я не буду плакать, чтобы в прелесть не впасть». Батюшка всхлипывает сильнее, а затем начинает плакать: скажет предложение и плачет, просто рыдает, заливается слезами. И все в храме плачут и рыдают. Думаю: «Нет, я плакать не буду». И вдруг что-то происходит с тобой, и слезы начинают литься градом, так, что при всем желании удержаться — не можешь.

Батюшка со слезами кончает проповедь, уходит в алтарь, продолжается Литургия, хор с плачем поет, и ты стоишь и плачешь, со слезами дальше слушаешь Литургию, со слезами причащаешься, потом постепенно, потихонечку успокаиваешься. Так было всегда, когда батюшка говорил проповедь: всегда народ плакал, и не плакать было просто невозможно.

Помню, однажды все ждали батюшку, я стоял на клиросе, и когда батюшка заходил в алтарь, он как-то удивительно на меня посмотрел — наши глаза встретились. Батюшка зашел в алтарь, и вдруг буквально через несколько секунд какое-то тепло вошло в сердце, и я начал плакать и прорыдал всю службу, несколько часов. Я понял, что это произошло со мной по молитвам батюшки. Я этого не ожидал, это не от меня зависело, и остановиться я не мог.

— А как Вы объясняете такие явления?

— Мне кажется, это оттого, что батюшка был великий молитвенник: он молился за всех своих чад, он вообще постоянно пребывал в молитве. Один из духовных писателей говорит, что постоянный плач — это признак самодвижной молитвы Иисусовой. Батюшка плакал не все время, но достаточно часто: и за трапезой, и в храме, и просто когда шел по улице. И это передавалось окружающим — это какая-то особая благодать. И с другими такое происходило по молитвенному предстательству батюшки. Например, в последнем случае, о котором я рассказал,— явно батюшка за меня помолился.

«Мы попадали в иной мир»

— Отец Сергий, а какие наставления давал батюшка Серафим, и вообще, чем было общение с ним для тех, кто его удостоился?

— В основном, конечно, приезжающие в Ракитное назидались тем духом, настроением, которое царило в доме у батюшки, в храме. Батюшка по физической немощи не мог долго разговаривать, поэтому считалось, что 2–3 минуты беседы — это уже хорошо. Однако никто из нас не роптал, все понимали, что батюшка всех любит и всем старается помочь, но нас много, а он один.

Одно из самых первых наставлений, которое он дал мне: «Да будет Иисусова молитва вашим венцом». К великому сожалению, я его не исполнил.

Однажды я был свидетелем такой интересной сцены. Мы сидели у батюшки за трапезой: сам батюшка, один человек с сыном, которого он привез на благословение, чтобы он поступил в семинарию, и я. Батюшка о чем-то говорит, и вдруг прерывается и произносит: «Священство — это как помазание Аароново: на ком есть это помазание, тот рано или поздно, хочет он или не хочет, обязательно станет священником». То есть что Богом предопределено, то и будет.

А меня батюшка благословил на путь священства за десять лет до принятия мною священного сана. Он сказал: «Ваш путь — священство. Готовьтесь». Причем сказал даже без моего вопрошания. Я очень удивился, смутился, поскольку и не думал быть священником, не ожидал такого поворота, и сказал: «Батюшка, есть канонические грехи, которые возбраняют принимать священный сан. А если вдруг я не выдержу: я человек молодой, вдруг впаду в какой-нибудь блуд, что тогда делать?» Он посмотрел на меня и сказал: «Тогда нужно будет этот грех,— он немножко помолчал,— исповедать». То есть батюшка имел на это очень снисходительный взгляд.

Весьма удивленный, я уехал домой, и мне потом стали вспоминаться слова батюшки, я стал думать об этом, особенно о том, что он сказал: «Готовьтесь». А как готовиться? Надо у батюшки спросить.

Приехал я в Ракитное через месяц. Батюшка был, как всегда, болен. Я жил в дровах на дворе: было лето. Мы общались с одним иеромонахом, который тоже там жил, ожидая встречи с батюшкой. И он рассказывал об одном удивительном старце, который раньше был его духовником, а после смерти передал его отцу Серафиму. У того покойного батюшки был такой обычай — отвечать на вопросы своих духовных чад во время проповеди. К нему приезжали из разных мест, а он был больной, старенький. По воскресеньям он служил, а когда выходил говорить проповедь, то поворачивался к кому-то, смотрел на него и отвечал на его внутренний вопрос, потом поворачивался к другому и тоже давал ответ на вопрос, и все это в контексте проповеди. Естественно, до этого он с этими людьми не говорил, записки они ему не писали. Вот такой дар имел этот старец. Заканчивалась служба, все садились в поезд и уезжали, и свидетельствовали, что батюшка им на все вопросы на проповеди ответил.

Я удивился этому рассказу и подумал: «Надо же, какие старцы есть». На следующий день после этого разговора праздновали память святителя Иоанна Златоуста, батюшка Серафим служил Литургию. И вот он вышел говорить проповедь. Рассказал кратко житие свт. Иоанна, а в конце прибавил: «Святитель Иоанн Златоуст написал множество замечательных книг, и среди них есть такая книга, которая называется “О священстве”». У меня сразу возникла мысль: почему батюшка упомянул об этой книге, ведь свт. Иоанн написал двенадцать толстых томов? А в храме стояли одни бабушки, тот иеромонах и я. Тогда я вспомнил наш вчерашний разговор и понял: «Вот тебе, пожалуйста, ответ: найди книгу, прочитай, и она все расскажет». После службы я подошел к батюшке и сказал: «Батюшка, благословите, я поехал, мне пора». Он посмотрел на меня и ответил: «Бог благословит, поезжайте».

Нашел я эту книгу очень быстро, прочитал — и, действительно, получил самый замечательный ответ, потому что весь дух этой книги говорит о том, каким должен быть священник. Кто имеет желание и благословение стать священником, прочитайте эту книгу, и все увидите.

По милости Божией, святыми молитвами о. Серафима, прошло время, и Господь меня удостоил священного сана.

Однажды к батюшке приехал бесноватый священник. И батюшка его так успокоил: «Это с вами случилось за ваше маловерие. Ничего, ходите в храм, молитесь, причащайтесь, и постепенно, по милости Божией, Господь вас избавит от этой болезни».

Как-то во время трапезы, когда за столом сидело много священников, батюшка рассказал, что недавно кто-то привез со Святой земли терн, из которого был сплетен терновый венец Спасителя. Он говорит: «Вы понимаете, этот терн как колючая проволока. И как наш Спаситель его носил?» И заплакал прямо за столом. Все замолчали. Батюшка поднял глаза, обвел всех взглядом, потом тихонечко продолжил беседу, нашел уже другие темы. Таким образом, батюшка постоянно помнил о Спасителе, о Его крестных муках, для него распятый Спаситель был смыслом жизни. Поэтому он так свободно, легко и много о Нем говорил.

Еще помню, как-то во время трапезы, на которой присутствовали священники, батюшка сказал: «Раньше в семинариях задавали такой вопрос: священник должен идти причащать умирающего, ему нужно перейти реку, а мост ветхий, и по нему никто не ходит по той причине, что он находится в аварийном состоянии. Как должен поступить священник?» Все молчали. Вообще, когда батюшка спрашивал, братия предпочитала молча ждать, что батюшка сам скажет. Батюшка помолчал и говорит: «Ответ правильный будет такой — мост не провалится». И еще раз повторил: «Мост не провалится». Вот такой веры требовал он от пастырей Церкви.

О том, какое значение имел сам дух, царивший в доме батюшки Серафима и какое влияние батюшка оказывал на всю последующую жизнь тех, кто его знал, свидетельствует рассказ рабы Божией В.: «В годы учения я жила в Рыльске и ездила к о. Серафиму довольно часто — два-три раза в месяц. Когда посылали на обработку поля, не разгибаясь, спешила выполнить свою норму, чтобы только заработать законные дни свободы и улететь к батюшке. Ехать приходилось ночью. Сначала нужно было долго ждать поезда, потом ждать на пересадках, иногда даже идти пешком от ближайшей станции до Ракитного, не дожидаясь местного автобуса, который, конечно же, ночью не курсировал.

Шли летом 10 км с попутчиками, пели молитвы. Шли к батюшке, попадая сразу в иной мир. Он был реальным, нашим же, но уже преображенным присутствием Божиего служителя, его молитвой, его любовью ко всем, искренней, жалеющей и вдохновляющей. На что? На молитву, на жизнь по вере, на совершенное признание своей греховности, своего недостоинства, на полное согласие с тем, что все вокруг лучше, что и Господь всех любит и жалеет, если так может любить батюшка всех приходящих. Приезжавших к нему набирался полный храм и далеко не каждому удавалось получить его благословение или спросить что-то сразу же по приезде. Можно было написать о своих трудностях и волнениях, попросить помолиться, можно было даже уехать, не услышав ответа, однако — с верой, что Господь, по молитвам батюшки, все устроит. И действительно, так и было.

Годы учения и несколько последующих лет были согреты и защищены надеждой на молитвы батюшки. Всякий интерес к соблазнам мира, к увлечениям, свойственным молодости, просто таял, как ранний снег, падающий на теплую землю. Хотелось молиться, помнить о Господе, читать духовные книги, какие только попадались в руки, жить не тем, чем жили однокурсники. Да и как можно было сравнивать их удовольствия с тем, что получала душа в храме, где служил о. Серафим!

Прошли годы учения. Работать и жить пришлось далеко от Рыльска и от дома. Батюшка все больше болел, слабел. Обстоятельства сложились так, что священник, к которому я стала обращаться, относился к батюшке не просто настороженно, но резко отрицательно, веря мнению своего духовника о том, что он находится в прелести. Поехать к о. Серафиму он не разрешал, сам стал требовать от обращавшихся к нему откровения помыслов, частых и подробных.

Стоишь, бывало, у него на исповеди, и час, и больше, вроде и говорить уже нечего, а он все ждет раскрытия чего-то такого, чего я уж и не знаю в себе. От такого напряжения я уходила с исповеди больше подавленной, чем испытывающей облегчение. В следующий раз говорю ему о своем состоянии, потом хожу и думаю, что же еще нужно мне говорить. Все это скорее удручает, чем ободряет. Священник на это отвечает: “В тебе бес, ты бесноватая, ты в прелести”. Можно себе представить, как действует такой приговор. Вспоминается о. Серафим, душа рвется к нему, но теперешний духовник не пускает».

Не отпустил он и на похороны, когда до В. дошла весть о кончине о. Серафима. «На душе,— вспоминает она,— тяжесть от такого “руководства” и недоумение, если не сказать больше: как же это можно браться делать такой вывод, если о. N даже ни разу не был у о. Серафима, не видел его?»

Вскоре батюшка явился В. во сне в полном сияющем облачении и благословил ее. «Через некоторое время я решилась сказать о. N, что больше ходить к нему на исповедь не буду: “Простите, батюшка, я не вмещаю Вашего руководства”. Рас- стались внешне мирно.

Образ о. Серафима, его обещание молиться, его забота, ласка, любовь, свет помогли душе обрести силы жить дальше, терпеть все находящее и благодарить Бога за такой бесценный дар — встречу с Его угодником».

— Когда я была у батюшки Серафима (Тяпочкина), его келейница, матушка Иоасафа, показалась мне весьма суровой, а потом я слышала, что она, якобы, доносила на него в КГБ. Правда ли это?

— Я думаю, что это клевета. Матушку Иоасафу я знал. Она действительно была суровой. Но дело в том, что батюшка сам ее привез, никто не приставлял матушку Иоасафу к нему. Я никак не мог понять, почему у такого любвеобильного старца такая суровая келейница. Но батюшка был очень старый, больной, немощный. Если бы у него не было такой суровой келейницы, его бы растерзали. Мы же не понимали, насколько батюшка болен. Я, точно, не понимал. Я приезжал из Москвы со своими вопросами, мне нужно было попасть к батюшке. И если бы матушка Иоасафа не преграждала мне дорогу, я разговаривал бы с батюшкой до тех пор, пока он не упал.

Батюшка был очень мягкий. Отказать в приеме, остановить он просто не мог по своей натуре, и должен был быть человек, который стал бы связующей нитью между ним и народом. Тогда я сильно обижался на мать Иоасафу, но сейчас, оглядываясь назад, вижу, что она была Божий человек, несмотря на некоторые ее немощи. Она никого не обидела, не оскорбила. Внешняя суровость была напускная, она была необходима, чтобы беречь батюшкины силы.

Кстати, когда, батюшка умер, я приехал и сказал: «Матушка, а батюшка мне обещал — я просил при жизни — что-то из его одежды на благословение». Она спрашивает: «Да? И он благословил?» «Да, он обещал дать». Она тут же исчезла и появилась с батюшкиной скуфеечкой и сказала: «Вот, пожалуйста, если тебе батюшка благословил, возьми». Она была такой мягкой, улыбающейся, любвеобильной. Я ее такой никогда не видел при жизни батюшки. Таким образом, с помощью матушки Иоасафы, мне досталась святынька — батюшкина скуфейка. Упокой, Господи, ее душу и святыми ее молитвами прости наши согрешения.

— Отец Сергий, не припомните ли Вы какой-нибудь еще интересный случай из общения с батюшкой Серафимом?

— Могу рассказать, как он меня однажды смирил. Поскольку я был еще молодой, то обычно, когда на трапезе у батюшки бывали священники, сидел где-то на отшибе, дальше всех. Справа и слева от него сидели наиболее почетные гости, или духовенство, или староста. И вот однажды случилось так, что священников не было, а был я и еще другие мирские простые люди. Я, по старой памяти, так как уже не раз бывал за трапезой у батюшки, зашел в трапезную одним из первых. Батюшка посмотрел на меня и сказал: «Так, Георгий, ну садитесь»,— и показал на самое дальнее место, на котором я обычно и сидел. Я сел. Потом зашли другие люди. «Так,— сказал батюшка,— Георгий, ну-ка на одно место, пожалуйста, пересядьте». И я пересел на одно место, поближе к батюшке. Потом появился другой гость, и батюшка опять меня пересадил поближе к себе.

Так постепенно я оказался по правую руку от батюшки, на почетном месте. Весь стол был заполнен, но я всю трапезу сидел молча, смирился до зела (Пс. 37, 9), ибо чувствовал, что сижу не на своем месте, что мое место — то, на которое батюшка меня вначале и посадил. Это мне было очень хорошим уроком на всю жизнь.

— Как часто батюшка советовал причащаться?

— Он считал, что чем чаще причащаться, тем лучше. Как часто? Он говорил: «Ну как только можете подготовиться, так и причащайтесь». Сначала я причащался раз в две недели, потом мне захотелось почаще. Я говорю: «Батюшка, а раз в неделю можно?» Он отвечает: «Хорошо, можно раз в неделю». «А как поститься?» «Ну один денечек попоститесь. Только нужно, чтобы вы на службе вечером были и правило вычитали».

И так я стал причащаться раз в неделю. Потом мне захотелось причащаться еще чаще. И говорю: «Батюшка, а можно причащаться почаще?» «Можно».

Стал я причащаться два раза в неделю, исключительно по благословению батюшки. Потом через некоторое время я спрашиваю: «Батюшка, а каждый день можно причащаться?» Он отвечает: «Причащайтесь каждый день». И, поскольку батюшка благословил, я с радостью стал это исполнять, но помнил, что и поститься нужно, и правило читать. Я всегда готовился к Причастию: вечером обязательно был на богослужении, вычитывал все каноны, последование ко Причащению и постоянно постился. Но не все священники меня допускали до Причастия, поэтому бывали дни, когда я не причащался, однако в целом можно сказать, что я причащался каждый день. Я очень радовался этому, это было блаженное время, которое продолжалось несколько месяцев.

После того, как батюшка умер, возникло очень много препятствий к этому — и внутренних, и внешних. И я стал понимать: здесь что-то не то. Когда я побывал у отца Кирилла (Павлова), он сказал: «Я тебе советую причащаться раз в две недели, потому что схимники на Афоне причащаются не чаще, чем раз в две недели. Я понимаю, что отец Серафим благословил, но все-таки я тебе даю такой совет».

И я понял, что когда был жив батюшка, по его святым молитвам была такая Божия воля — причащаться каждый день. Это было особое благословение, касавшееся лично меня и в особый период моей жизни. Мне оно тогда помогло избавиться от многих грехов, страстей, просто приобрести навык церковной жизни, ведь для того, чтобы часто причащаться, нужно в храм ходить каждый день, а поскольку я был псаломщиком, такая возможность у меня была. Умер батюшка, изменилась ситуация, и как бы изменилось благословение. И по благословению отца Кирилла я стал причащаться не чаще, чем раз в две недели.

— Какое молитвенное правило давал отец Серафим?

— Батюшка благословлял читать утренние и вечерние молитвы, но не отягощал правилами. Буквально всем заповедовал непрестанно читать молитву Иисусову. Когда я спросил у него, какое у меня должно быть молитвенное правило, он сказал: «Утренние и вечерние молитвы, а все, что сверх этого — ваше». Еще батюшка благословлял читать полунощницу, поэтому многие его духовные чада совершали полунощницу — иногда с вечера, иногда с утра.

Проявления благодатных дарований старца

— А были какие-то чудеса при жизни отца Серафима?

— Батюшка всячески старался скрывать свои благодатные дарования. Я знаю, что многих людей батюшка исцелил от различных болезней. Несомненно, батюшка имел дар прозорливости, который он скрывал. Могу рассказать, что было со мной. Я приезжал в Ракитное раз в месяц, жил там по неделе. Хоть я и брал благословение на отъезд у своего настоятеля, но все-таки злоупотреблял его доверием: хотелось подольше остаться пожить у батюшки, потому что рядом с ним была благодатная атмосфера, было легко, это совершенно особое, святое место. Уезжать, конечно, очень не хотелось.

И вот однажды, еще не успев поговорить с батюшкой, я подошел к нему и спросил: «Как мне быть: оставаться еще или возвращаться в свой храм?» Он сказал: «А как Ваш настоятель?» И только открыл рот, чтобы сказать, что уже все сроки просрочены, пора возвращаться, как батюшка, внимательно посмотрев мне в глаза, ответил: «А, ну тогда все понятно, надо ехать»,— то есть ответил, хотя я еще не успел произнести ни слова. Я был поражен: батюшка абсолютно точно прочитал мои мысли. Это какое-то особое чувство, как будто кто-то заглядывает в твое сердце и видит тебя насквозь.

Еще был такой случай. Я собрался жениться — как все молодые люди. Но вот что меня удивляло: как только познакомлюсь с хорошей, православной девушкой, почему-то после первой-второй встречи она куда-то исчезала. Наконец, познакомился я с девушкой, которая заканчивала институт. Она мне нравилась, мы встречались два или три месяца. Я приехал к батюшке и говорю: «Батюшка, благословите, я хотел бы поехать в отпуск на море с девушкой. Одно дело, когда я с ней изредка встречаюсь, другое — если я побуду рядом с человеком какое-то время. Возможно, я в ней не ошибаюсь и буду просить у Вас благословения на брак». Он внимательно посмотрел на меня и сказал: «Ну, Бог благословит, только смотри, пальцем ее не трогай». Я отвечаю: «Конечно, это никак нельзя».

Но тут и эта девушка куда-то исчезла. И как я ни пытался с ней встретиться, ничего не получалось: то автобус опоздает, то еще что-то помешает. Я даже поехал к ней домой, во Владимирскую область. Приезжаю, а ее мама говорит: «Она два часа назад уехала в Москву».

Подошло время моего отпуска, а она совсем исчезла. Тут я узнал, что она закончила институт и получила какое-то распределение.

А я давно хотел съездить в горы к пустынникам: на Кавказе в ту пору подвизались пустынники-отшельники (и сейчас, говорят, они там еще есть). Думаю: надо на это взять благословение. Я позвонил одному знакомому монаху и спросил: «Отче, какая сейчас обстановка у отца Серафима? Мне надо бы к нему съездить». Он сказал: «Сейчас нельзя. Там милиция. Всех забирают. Батюшку все беспокоят, он просил некоторое время к нему не приезжать».

А время-то идет: что делать? У меня было благословение батюшки обращаться к ныне покойному Владыке Сергию (Голубцову), который жил на покое в Троице-Сергиевой Лавре. Я к нему приехал, он меня благословил и даже направил в Гудауту к архимандриту Симеону, который окормлял женский монастырь, существовавший подпольно.

Я приехал, с вечера он меня принял осторожно, а утром говорит: «Я Вам помогу». И дал мне в провожатые монахиню, которая отвезла меня в Сухуми и познакомила с пустынниками. Попал я в горы, пробыл там две недели, посмотрел на эту жизнь пустынническую — и все мои мысли совершенно переменились: все невесты, все остальное мирское стало неинтересно. И возжелал я монашеского пути. Думаю: в горах оставаться или как-то по-другому начать свой путь? Конечно, захотелось остаться в горах, и я решил съездить к батюшке Серафиму.

Приезжаю к нему и говорю: «Батюшка, благословите». Он благословляет, смотрит на меня очень внимательно, улыбается и говорит: «Монашество?» Я был поражен. Ведь я ему еще ничего не рассказал, а в последний раз я брал благословение ехать с невестой на море.

Вот так батюшка меня благословил на монашество, и его святыми молитвами это осуществилось.

Однажды у меня появился помысл, что батюшка уделяет мне мало внимания, что я, бедненький, приезжаю из Москвы, живу по несколько дней, а батюшка мне две-три минуты всего выделяет, и что нечего-де было брать меня в духовные чада. И я ходил, угрызаемый этим помыслом, а батюшке ничего не говорил, не считал нужным, недопонимал, что о таких вещах надо рассказывать.

И вот однажды батюшка меня исповедует, а потом и говорит ни с того ни с сего: «Георгий, Вы уж будьте довольны, что я за Вас хотя бы частичку у престола вынимаю; что могу, то и делаю для Вас». Мне стало так стыдно, что захотелось провалиться сквозь землю. И помысл сразу прошел, а к батюшке возникла такая любовь, что я сразу осознал: ведь он старенький, больной, нас у него много. Слава Богу, он что-то для меня делает! И не только частичку вынимает, но и молится, и наставляет. В самом деле: он меня руководствовал и в его наставлениях, его молитвах прошла вся моя молодость. Тут я по-настоящему обрадовался: ведь под его влиянием, наверное, я все-таки и избрал монашеский путь жизни.

А вот свидетельства других людей, знавших батюшку.

У рабы Божией Нонны в 1978 г. обнаружили опухоль на глазном дне; ее обследовали в институте им. Г.Гельмгольца. Опухоль продолжала увеличиваться, и, наконец, знаменитая профессор Боровкина сказала, что надо немедленно делать операцию, дальше ждать нельзя, так как опухоль может перекинуться и на другой, здоровый, глаз. «Я,— говорит Нонна,— будучи жуткой трусихой и малодушной, испугалась насмерть. Для меня любая операция — катастрофа. Помню, операцию назначили на пятницу, но я вместо нее поехала в с. Ракитное посоветоваться с о. Серафимом: как раз незадолго до этого я узнала об этом батюшке, и мне дали его адрес.

Когда я вошла в прихожую маленького домика и навстречу мне вышел из комнатки старенький батюшка Серафим и стал спрашивать меня о причине моего приезда, я не могла сказать ни слова: сразу разрыдалась, слезы ручьями текли по моему лицу и душили меня, так что говорить я была не в состоянии. Тогда мой муж все сказал за меня. Батюшка спросил, венчаны ли мы. Мы ответили, что нет. Батюшка покачал головой и сказал, что надо обязательно повенчаться. (Вскоре мы с мужем развелись). Позже, много лет спустя, я поняла, что тогда ревела в присутствии батюшки оттого, что была очень грешной: у меня были тяжкие, смертные грехи,— а такая реакция, обильные слезы, бывает от соприкосновения со святостью.

Отец Серафим сказал, что операцию делать пока не надо, он будет молиться о том, чтобы все обошлось без нее. На другой день в храме после службы батюшка сказал мне, что все будет хорошо. И действительно, после этого я проходила обследование в глазной клинике, и врач сказал мне, что проминенция равна нулю, т. е. опухоли нет! Она исчезла бесследно! Отец Серафим исцелил меня одной молитвой!

Но тогда я почти ничего не поняла, так как только что пришла в Церковь. Всего я была у старца два раза. Затем батюшка заболел, в период его болезни я видела три пророческих сна, которые указывали на его скорую кончину. Так все и случилось. Хочу отметить еще один момент. Во время похорон батюшки было много народу, яблоку негде было упасть, и мы с подругой забрались на крышу сарая, откуда все хорошо было видно. Хоронили батюшку в церковном дворе.

Более двадцати лет прошло с тех пор, как о. Серафим исцелил меня. Первое время меня наблюдали в глазной клинике, а потом мне это надоело, и я перестала проверяться и вообще забыла о своем больном глазе».

Другая раба Божия вспоминает: «Впервые я узнала о батюшке Серафиме в 1976 году, когда была школьницей, от прихожан нашего храма, которые были его почитателями. Одна прихожанка рассказала о чудесной поездке к о. Серафиму с больными детьми. Поехала она зимой, в мороз, был будничный день, богослужения не было, калитка храма была закрыта. Автобус от ст. Готня в село Ракитное пришел рано. Женщина с детьми спряталась от ветра в крытом павильоне остановки. Холод терпеть было уже не под силу, дети мерзли.

Вдруг к остановке подошел сторож и пригласил их войти в сторожку. При этом он сказал, что его уже несколько раз вызывал батюшка и просил впустить женщину с детьми. Первый раз он посмотрел у калитки и никого не увидел, доложил батюшке, а старец ответил: «Пусти, она с детьми замерзает». Тогда сторож и обнаружил их на остановке. Как, находясь в келье, батюшка мог знать об их присутствии? Дети, по молитвам батюшки, получили исцеление.

Другая прихожанка, молодая женщина, поведала, что враг посеял вражду между ней и ее мужем. Она уже хотела разводиться с ним, но, побывав у о. Серафима, по его молитвам, они воцерковились, повенчались и до сих пор живут дружно.

Когда я рассказала маме о том, что слышала от прихожан о необыкновенном старце, она загорелась желанием посетить его. В то время мама страдала сильными головными болями. Добираться до старца было нелегко: поезд до станции Готня шел всегда ночью, и поэтому ночь была бодрственная. Приезжали утром, сразу шли к богослужению, усталые и сонные. Но стоило появиться о. Серафиму, как сон куда-то уходил, в душе появлялась необыкновенная радость и желание молиться.

В первый наш приезд мы с мамой отстояли Литургию, а после службы народ, как обычно, выстроился в два ряда от солеи до выхода, чтобы получить благословение. Батюшку повели из алтаря в келью, и того, кто стоял впереди, он благословлял и отвечал на их вопросы. Я была пошустрее и оказалась в первых рядах. Меня о. Серафим благословил с любовью, и я даже сумела ему сказать о переживаниях, связанных со школой и учебой. Все проблемы мои сразу утихли, в душе появился покой и тихая радость.

Мама была смиренная, и толпа вытеснила ее в притвор храма и затолкала. Она слезно молилась: «Господи, я самая великая грешница и недостойна взять благословение у святого человека. О, если бы только батюшка дотронулся до моей головы, она бы у меня просветлела». Но толпа еще глубже затолкала ее, так что старцу до нее было не добраться. Однако, когда батюшку довели до притвора, он продвинулся через толпу и возложил маме руку на голову, при этом сказав ей на ухо: «Да просветит Господь твой разум». С этого часа и до самой смерти у мамы никогда не болела голова и была необыкновенно ясная память. Она запомнила наизусть очень много молитв, стала читать духовные книги.

Надо сказать, что до поездки к батюшке мама была малограмотная: во время войны родители не смогли ее учить, так как детей было много, лаптей и одежды на всех не хватало, и дети сидели дома, вышивали, пряли, занимались хозяйством. После поездки к батюшке мама стала удивлять меня своим правильным и глубоким понимаем Священного Писания, частыми размышлениями о вечности; она очень любила книгу «Суд за гробом преподобной Феодоры». Когда бы я ни пришла домой, заставала ее за книгой. Еще она полюбила духовную поэзию и очень много стихотворений знала наизусть, а раньше от сильных головных болей у нее была плохая память.

С первой поездки мы привязались к батюшке всей душой и стали часто к нему ездить, испрашивая на все дела его благословения и молитв. Ничего без его благословения не делали. Особенно любили, когда он служил Литургию, такого молитвенного подъема мы нигде не встречали.

Проповеди его были особенные, каждое слово врезалось в сердце. Однажды он произнес проповедь, которая навсегда осталась в памяти. Своим тихим старческим голосом батюшка сказал: «Дорогие мои, возлюбленные мои, покайтесь, пока еще Господь терпит нас». Из его глаз брызнули слезы и как ручейки побежали по ланитам. И в храме почти все молящиеся зарыдали. Его призыв к покаянию был пронизан такой любовью к падшим людям, что проник в самые потаенные места спящей совести.

Незадолго до смерти у мамы от серьезного заболевания сердца отнялась левая рука. Она уже с трудом передвигалась, у нее была сильная одышка и боли в сердце. Вдруг мама стала меня упрашивать отвезти ее к батюшке, на что я боялась согласиться, так как накануне у нее был сильный сердечный приступ, а дорога предстояла нелегкая, здоровым едва под силу. Но мама настойчиво просила, и я не могла ей отказать, надеясь на молитвенную помощь о. Серафима, хотя, если судить по ее состоянию, маму нужно было везти прямо в больницу.

Всю дорогу я со страхом смотрела на маму и ее страдания, которые она мужественно старалась скрывать. Уста ее шевелились в непрестанной молитве. Я больше всего боялась, что она умрет в дороге и я не успею довезти ее до о. Серафима: у нее был сильный сердечный приступ, губы посинели, мучила одышка, кинжальные боли в сердце. Слава Богу, к утру мы добрались. Была пятая неделя Великого поста 1979 года. Отец Серафим не разрешил нам быстро уезжать, благословил помолиться. Мы прожили целую неделю в просфорне при храме.

По молитвам батюшки мама прекрасно себя чувствовала, и, несмотря на длинные постовые службы утром и вечером, скудное питание, пребывание без всякого отдыха днем, у нее не было ни одного приступа.

В день Похвалы Божией Матери после Литургии батюшка перед отъездом благословил нас зайти к нему. Когда мы пришли, келейница мать Иоасафа нас упорно не пускала, ссылаясь на то, что батюшка слаб и никого принимать не будет. Мы не могли доказать, что батюшка благословил нас именно сегодня к нему зайти. Сопротивляться было бесполезно, и я уже стала настраивать себя на обратную дорогу, а мама смиренно вышла, и я увидела, как она прислонилась головой к глухой стене батюшкиной кельи и со слезами на глазах что-то шептала. Я подошла к маме, чтобы сказать, что бесполезно тратить время, пора уезжать домой. Но не успела я проговорить это, как услышала взволнованный голос келейницы: «Где здесь женщина с девочкой? Батюшка зовет их к себе».

Когда мы вошли в гостиную, батюшка выходил из кельи с большим медным крестом, в белом подряснике, он был чем-то похож на прп. Серафима Саровского. В это время нам с мамой показалось, что он передвигался не касаясь пола, шел как бы сверху. Мама упала перед ним на колени. Батюшка подошел вначале ко мне, благословил, целуя в голову. Я почувствовала такую легкость, как будто не было тела. Подойдя к маме, он крестом осенил больную руку, хотя мама не успела его предупредить о том, что левая рука у нее не поднимается. И вдруг у меня на глазах мама подняла больную руку, говоря: «Батюшка, рука исцелилась!»

Отец Серафим перстом дотронулся до рта, сделал знак молчания. Потом проговорил маме: «Не сразу, но скоро все, все твои болезни утихнут»,— и стал подготавливать ее к переходу в вечную жизнь.

Когда мы с мамой возвращалась домой, по молитвам о. Серафима, она очень хорошо себя чувствовала и говорила: «У меня такое состояние, как будто бы нет тела, ничего не болит». У нее не было ни одного сердечного приступа. Она даже пожелала проведать своего сына, и мы с ней семь километров шли пешком в непогоду, когда снег проваливался под ногами. При этом у нее не было одышки, а такие расстояния она не проходила очень давно и по дому передвигалась с большим трудом, большей частью лежала в больницах.

Через два с половиной месяца мама умерла, подготовленная о. Серафимом, зная свой смертный час, исповедовавшись и причастившись, с молитвой на устах.

Я всегда относилась к о. Серафиму как к святому человеку. Последнее его благословение, обращенное ко мне, было такое: «Доченька, всегда будь с Господом, с Ним ничего не страшно, а я за тебя всегда-всегда молиться буду».

Да, его молитвы и после его блаженной кончины очень часто спасали и помогали мне во всех сложных жизненных обстоятельствах».

Раба Божия Анастасия (ныне покойная) из г. Каховки Херсонской области страдала болезнями ног, у нее были гнойные раны, ноги сильно отекали, но она все терпела с молитвой. Ее довезли до батюшки с большим трудом, на носилках. Батюшка, находясь в келье, духом провидел это и послал келейницу «пригласить Анастасию из Каховки», хотя до этого не был с ней знаком. Встретил ее очень ласково, благословил, укрепил духовно, и по его молитвам назад она поехала на своих ногах.

Был еще такой случай, приведу его, не как пример чудес и прозорливости, но как пример подхода батюшки к духовной жизни. Однажды за трапезой у него спросили: «Батюшка, а как Вы определяете бесноватых?» Он ответил: «Есть бесноватые, а есть просто психически больные люди. Я веду человека в храм. Если он психически больной, но духовно здоровый, то во время Божественной Литургии стоит и молится спокойно, мирно. А если он бесноватый, то начинает подпрыгивать, причем подпрыгивает высоко, порой на метр. Это значит, человек не здоров; вот тут уже, конечно, нужны духовные врачества».

Батюшка никогда не отчитывал. Он советовал часто причащаться и собороваться. У него соборовали постом каждый понедельник; соборовались в основном люди духовно больные, бесноватые. Причем батюшка сам не соборовал, соборовали отец Григорий и отец Леонид. И, конечно, во время соборования люди больные, бесноватые вели себя соответствующим образом.

А вот воспоминания отца Алексия Семкина, духовного чада батюшки Серафима: «Я приехал к батюшке весь в грехах, думал, что сейчас он на меня как закричит: «Вон отсюда, такой-сякой! К архиерею!» Но он выслушал и сказал: «Ну, ничего-ничего». И не наложил никакой епитимьи, и сам меня просил не накладывать на людей никакой епитимьи. И сколько я у него ни был, он ни разу мне не сказал: «Да ты что?! Что ты сделал?!» Только: «Ничего-ничего, как-нибудь, как-нибудь». И уезжал я от него всегда прямо весь «окрыленный».

Вот что интересно. Когда еще только я подъезжал, было такое ощущение, будто в голове «рука ворочается». Даже если батюшка где-то лежал за шторками, помирал — он всю жизнь там помирал,— а у тебя рука прямо в голове вращается. Это ощущение оставалось и на обратном пути. Но потом вдруг — раз! — и все, отпустило. Прямо чисто физическое было ощущение.

Отец Серафим отличался тем, что у него абсолютно не было ничего показного. Да, я знал, что он исцелял бесноватых — это было известно. К нему приезжали люди, чтобы получить здоровье. Но он ничего над ними не читал, никаких последований, не совершал никаких возложений рук. Для меня это очень много значило, потому что я вспоминал пример преподобного Серафима Саровского.

Со мной был такой случай. Однажды я к нему приехал и говорю: «Отец Серафим, я хочу рукоположиться». Он отвечает: «Это очень хорошо. Да, надо рукоположиться».— «Вот у меня есть соображения рукоположиться там-то, там-то…» — Потому что в Москве тогда невозможно было рукоположиться.

Он спрашивает: «А не хотите в нашей епархии?» Я отвечаю: «Нет, не хочу».— Не знаю, почему я так отвечал. И при этом продолжаю рассуждать: «Может, так попробовать, или так…» «А в нашей епархии,— спрашивает опять батюшка,— не хотите?» «Не хочу…» — И опять предлагаю варианты. «А в нашей епархии не хотите?» «Не хочу».

И тут батюшка сказал: «Я считаю, что Вам воля Божия рукоположиться в нашей епархии». Тогда я ответил: «Ну, раз воля Божия, что же обсуждать. Значит, благословите».

А надо заметить, что я уже ходил к Владыке Хризостому, и он меня не взял как кандидата. Я сказал об этом батюшке: «Отец Серафим, я у Владыки был год назад, он меня не взял». Батюшка говорит: «Вы знаете, я считаю, что раз Вы у него были, Вам воля Божия именно к нему и пойти». «Ну хорошо, пойду, Вы мне записку какую-нибудь напишите, рекомендательную. А то, что я приду «с улицы»…» Он засмеялся: «Нет, я не буду Вам ничего писать. Вы так придите. Только Вы знаете, сейчас поезжайте, а когда приедете, сразу идите к Владыке на прием». Я сказал: «Ну ладно». И поехал в Москву.

Поезд пришел в шесть утра. Думаю: «В это время, что ли, к Владыке идти? Нет». Поехал домой. И вот то одно, то другое… В общем, я пришел к Владыке, а мне говорят, что он только что уехал. Спрашиваю: «А завтра когда он будет?» А мне отвечают: «Он уехал в командировку в Америку и вернется только через месяц».

И потом все так закрутилось, произошли разные неприятные события, начались разные переживания, которых я избежал бы, если бы все сделал точно так, как сказал батюшка Серафим. Этот момент очень важный: часто старцев нужно слушаться буквально. И у отца Серафима была удивительная способность: некоторые вещи он говорил совершенно четко, как будто исходя из практического опыта, а не из духовного, как если бы кто-то вам посоветовал перешагнуть через лужу. И так надо было поступать. Вот и оказалось: такой как бы пустяк значил для меня настолько много, что если бы отец Серафим светился или летал, это было бы не так важно, как то, что он мне сказал: «Пойди туда и тогда…»

Старчество именно в этом и заключается. И старец не обязательно должен быть «супергерой», «сверхбогослов», «гигант». Отец Серафим по-человечески был совершенно простой. После его смерти я видел его проповеди, написанные почерком первоклассника — как прописи. И вообще, он никогда не говорил каких-нибудь «умных» речей. Ничего такого не было.

Он был человек очень скромный, непритязательный. Бывало, даже придешь в храм, смотришь: лампадки висят из разноцветного пластика. Такая досада меня всегда брала. Думаю: «Ну что же это такое! Разве нельзя лампадки нормальные повесить?» А дело было не в лампадках и не в том, что старец был «сверхвыдающимся», а в том, что он в нужный момент мне подсказал с виду совсем пустячную вещь, которая лично для меня, если бы я ее исполнил, изменила бы всю мою жизнь, и, может быть, у меня все было бы по-другому.

…Помню, например, еще такой случай: одна женщина пришла к отцу Серафиму и говорит: «Батюшка, вы все равно умираете. Подарите мне что-нибудь на память». А он отвечает: «Не знаю, что вам подарить.— Не стал отрицать, что все равно умирает…— Ну вот, возьмите у меня одеяло с кровати». И тянет одеяло. Это вызвало недовольство со стороны келейницы. И не знаю, чем это дело с одеялом кончилось.

Однажды, когда я уже после смерти батюшки был в Ракитном, дьякон Иоанн — сейчас схиигумен — мне, в присутствии многих других людей, рассказывал о том, что отец Серафим, после смерти, днем явился в алтаре. Алтарник Т. после службы убирал в алтаре и наткнулся на отца Серафима, прямо на горнем месте. И тот ему сказал: «Поезжай к Владыке Леониду, он тебя рукоположит». И повел его в ризницу — у них там в алтаре ризница была,— сам дал ему облачение, как бы в благословение на священство.

И Т. поехал к Владыке Леониду. Владыка его рукоположил, он принял монашеский постриг, и теперь служит в Прибалтике.

…Преподобный Серафим Саровский своим духовным чадам сразу сказал: «Вы, сироты». Мне кажется, что батюшка очень был похож на прп. Серафима Саровского. У меня в жизни были разные духовники, и по воле Божией мне приходилось переходить от духовника к духовнику. Но тогда я понимал, почему это происходит. А после отца Серафима я не могу найти никакого духовника. Это можно сравнить вот с чем. Человек идет в деревне по полю. Ночь, темнота страшная — абсолютно ничего не видно, кроме возникающих на пути светящихся столбов. И человек идет по совершенному бездорожью, от столба к столбу.

Так и на пути духовной жизни: идешь от духовника к духовнику; к одному пришел и чувствуешь, что он не может тебе дать того, что ты хочешь, и волей Божией посылается другой человек, к которому ты переходишь. Причем переходишь не по произволу, а как-то так получается, что ты переходишь.

…Но вот человек дошел до самого яркого фонаря, который оказался последним. Он уже идет вперед, а фонарь, очень яркий, все вокруг освещает и свет издается сзади. Так и отец Серафим: он перешел в иной мир, но все равно продолжает «сзади» светить.

Это ощущение совершенно конкретное, это не какая-то фантазия или попытка построить какие-то модели. Это просто ощущение, что есть некоторый «свет», который светит «сзади». Вот ты прошел фонарь и уже его не видишь, но это не означает, что фонаря нет. Ведь даже в ночи бывает так, что и свет в воздухе как бы невидим, просто все вокруг освещено. И в этом очень сильном ощущении, я думаю, очень сильная апология.

И вот я вдруг понял, что я тоже «сирота». «Сирота» в благодатном смысле, а не просто не имеющий родителей. Это просто именно ощущение того, что источник света остался сзади. Если раньше ты шел от столба к столбу, то теперь как бы прошел самый яркий фонарь и он продолжает светить тебе. Это очень важное для меня внутреннее переживание».

Незадолго до кончины

— Мы знаем, что кончина праведных людей всегда бывает очень назидательна. Не могли бы Вы рассказать о кончине старца Серафима?

— Как я уже говорил, батюшка очень часто болел, причем болел подолгу, порой по несколько дней никого не принимал. К нему из больницы приезжала «скорая помощь», делали уколы, несколько раз, можно сказать, его спасали почти от смерти. В последний раз я посетил батюшку Великим постом 1982 года. Батюшка как раз заболел, не вставал уже достаточно долго, почти не принимал.

Я прожил в Ракитном несколько дней, чувствовалась какая-то тревога, все были очень унылы, молились. Священники, которые приезжали к батюшке, постоянно служили молебны о его здравии, чтобы Господь дал ему силы, чтобы здоровье позволило принять нас, грешных.

Помню такой случай. Батюшка лежал уже несколько дней, но на трапезу к нему мы ходили. В тот день было достаточно много священников. Сам батюшка на трапезу не ходил, он все время лежал. И вот однажды после трапезы батюшку вывели под руки его келейницы и другие близкие ему люди. Батюшка был просто еле живой, его держали за руки, чтобы он не упал, он вышел и сказал тихим голосом: «Я очень рад, братья, что вы приехали меня почтить, что вы имеете такое усердие к слышанию Слова Божия, но вы поймите меня, я не могу.»

Это «не могу» было так сказано... Потом он наклонил голову и добавил: «В качестве исключения я приму трех-четырех человек».

Потом батюшка принял семерых, почти всех, кто приехал, и слег уже окончательно. Это было, насколько мне известно, последнее его общение с народом. В этот день я последний раз видел батюшку живым и разговаривающим. Потом я приезжал еще один раз, в конце Великого поста, ближе к Страстной седмице. Батюшка уже лежал в забытьи, без сознания. И вот что интересно: при этом он читал наизусть молитвы и целые отрывки из Евангелия. Я сам это слышал. Он лежит и читает зачало Божией Матери, другие зачала, поет Херувимскую. Вот чем жила эта душа — молитвой. Поэтому бодрствовал ли батюшка или был без сознания, он жил в атмосфере молитвы.

Последняя просьба, с которой я успел к нему обратиться, правда, письменно — не знаю, прочитал он эту записку или нет,— была такая. Я написал: «Батюшка, помолитесь, чтобы Господь мне даровал духоносного старца, чтобы я мог прожить мои дни в послушании». У меня было горячее желание жить рядом с таким старцем, как отец Серафим. Я уже видел, что батюшка стар и болен, и, собственно, находится уже в ином мире.

Надо сказать, что он никому своих духовных чад не передал, и когда у него некоторые спрашивали: «Батюшка, что делать, когда Вы отойдете?»— он советовал съездить к некоторым духовникам, посмотреть, пообщаться. Но, насколько мне известно, у тех людей, которые спрашивали, не получилось этого общения.

А вообще батюшка говорил, что Господь и Божия Матерь всех управят. И каждый потом пошел своим путем. Многие духовные чада батюшки приняли монашество; почти все мужчины, которые приезжали к нему в то время, стали священниками, некоторые уже епископы. Приезжаешь в какую-нибудь обитель смотришь — знакомое лицо. «А Вы бывали в Ракитном?» — «Да, бывал».

— Мы знаем, что выходила книга об отце Серафиме (Тяпочкине), но она, к сожалению, была не очень удачной. Что бы Вы могли о ней сказать?

— Книга действительно не совсем достоверна. Ее автор — иеродиакон Софроний, духовное чадо батюшки. Он собирал материалы, фотографировал, даже снимал батюшку на кинопленку. Батюшку он очень любит, но вот информация отобрана не совсем критически, есть несколько экзальтированные рассказы, а те рассказы, которые заслуживают доверия, несколько искажены, видимо, издателями, редакторами. Там даже приведены мои воспоминания о батюшке, и когда я их прочитал, то увидел некоторые несоответствия с тем, что я говорил на самом деле.

С этой книгой, конечно, можно познакомиться, но в ней, к великому сожалению, представлен искаженный облик батюшки. Я знаю, что поскольку в Белгородской епархии готовится канонизация, то там собираются и материалы для канонизации. Надеюсь, что они будут более достоверны.

— Мы знаем, что один из самых крупных споров, касающихся этой книги, связан с известным чудом, которое называется «Зоино стояние». Был ли действительно отец Серафим Тяпочкин причастен к этому чуду или нет?

— Сейчас ничего определенного сказать не могу. Сам батюшка несколько раз отрицал то, что он взял икону у Зои. Для тех, кто не знает, напомню, что это произошло в Самаре, тогда Куйбышеве, в пятидесятых годах. Девушка по имени Зоя в праздник Рождества Христова начала плясать с иконой святителя Николая, но вдруг встала как вкопанная и простояла несколько месяцев. Потом появился старец, который взял у нее из рук икону, и после этого она лежала в постели и проповедовала, что всем нужно покаяться, сама каялась и на Благовещение умерла.

Батюшка отрицал свою причастность к этому, но некоторые говорили, что он не хочет признаваться по смирению, а некоторые — что ему запрещают власти. Называли имя еще одного священника, который взял эту икону и впоследствии был замучен коммунистами.

У меня есть такое свидетельство. В Оптиной пустыни в свое время подвизался игумен Герман, который в юности был келейником митрополита Мануила и, как раз когда происходили эти события, был чтецом в Куйбышевском соборе. Он мне рассказывал, что действительно было чудо, и милиция оцепила дом. Потом в собор позвонил уполномоченный по делам религии и сказал настоятелю: «Объявите в ближайшее воскресенье, что ничего нет, что все это сказки и враки». Настоятель ответил: «Разрешите, я сам пойду, посмотрю эту самую Зою, и тогда уже объявлю». Через час уполномоченный перезвонил и сказал: «Ладно, не надо ничего объявлять».

Говорили, что тот человек, который взял икону, потом получил за это три года. Отец Герман считал, что батюшка Серафим все-таки был к этому причастен, но ничего определенного тоже не говорил, поэтому вопрос остается открытым. Мне кажется, что икону взял другой священник, хотя отец Серафим тогда был в Куйбышеве и служил там. Думаю, Господь откроет, имя того, кто это сделал, нет ничего тайного, что не стало бы явным (Мк. 4, 22).

«Последний русский святой»

— Как все-таки можно охарактеризовать подвиг о. Серафима, что было главным в его служении?

— Батюшка, несомненно, преподобный отец, кстати, таковым его считает духовник Свято-Данилова монастыря архимандрит Даниил. Он говорит, что отец Серафим (Тяпочкин) — это последний русский святой. После него такой высоты никто не достиг, хотя, надеюсь, история Церкви в России пока еще не закончена, и были, и будут святые на нашей земле.

Преподобные подвизались в разных подвигах: были святые отшельники, молитвенники, были духовные писатели, например, преподобный Никодим Святогорец, были святые игумены, которые основывали и возрождали обители, были и старцы. И вот батюшка Серафим — это, несомненно, старец. Это особое служение, прежде всего пророческое. Он окормлял народ, он был свидетелем веры, он был свидетелем любви Божией. Достаточно было увидеть его, чтобы что-то в тебе переменилось. Жизнеописатель пишет о святителе Николае, что порой язычники приезжали, и им достаточно было увидеть лицо великого угодника Божия, чтобы стать православными и принять Крещение. Так же было и с отцом Серафимом: достаточно было его увидеть, чтобы понять, что он совершенно необычный человек, этого просто нельзя выразить словами. Особенно это ощущалось, когда батюшка начинал говорить, хотя речь его была тихой, очень скромной, наставления были кратенькие, 2–3 минуты, в особых случаях 10–15 минут, не больше — потому что его ждали люди. Это был, несомненно, старец.

— Отец Сергий, если кратко подвести итог, то чем для Вас стала встреча с батюшкой Серафима?

— Батюшка был очень милостив ко мне, сострадателен, больше руководствовал молитвой, всем своим поведением и очень редким, очень скупым словом назидания. Но, конечно, эти два года общения с ним — это кирпичик, который лег в основание моей жизни. Конечно, я очень благодарен Богу за Его великую милость, за то, что в самом начале моего духовного пути Он привел меня к отцу Серафиму в Ракитное, и теперь, взирая на этого праведника, я вспоминаю его и как молитвенника за себя. Конечно, это очень сильное побуждение к ревности о Господе.